Муниципальное казённое учреждение культуры
"Маслянинская централизованная библиотечная система"
Acerca de
Базылев Геннадий Геннадьевич
ПОЭЗИЯ
***
В дальних странах счастья нет.
Нет его и в ближних.
Дайте мне такой совет,
Чтоб помог при жизни.
Чтобы я понять успел,
Где же счастье бродит?
Вот бы взял я и прозрел,
А то не доходит.
Как бы счастье за рога
И за хвост удачу
Изловить бы, и тогда
Я уж не заплачу.
Наконец свободным стать,
Стать самим собою.
От бессилья не страдать,
Мирно жить с судьбою.
Геннадий Базылев,
село Малая Томка
Двое в пустыне
Пустыня, пустыня, песок и жара.
Воды – три глотка на двоих.
Солнце плетет на губах кружева –
Кровавыми нитками штрих.
Один был чернявый, другой белобрыс.
По капле теряя рассудки,
На дюны карабкаясь, падая вниз,
Шли вот уже пятые сутки.
Чернявый по брови зарос щетиной.
Дышал тяжело, грудь вздымая.
А тень белобрысого тонкой струной
Шла следом, едва поспевая.
Колеблются тени. Идут и идут,
Вставая и падая снова.
Туда, на закат, где их любят и ждут.
Туда, где над дверью подкова.
Упал белобрысый, как срезанный сноп.
Чернявый в песок ткнул колени.
Он флягу достал, разделить воду чтоб.
Вдруг Тень прошептала от лени:
- Взгляни на него, он и так не жилец.
Душа еле теплится в теле.
Допей эту воду, допей наконец!..
Слова были сладки, как трели.
Стонал белобрысый, дышал – не дышал,
Песок загребая пальцами.
Толкнул Тень чернявый: «Уйди, не мешай!
Мы уж тут с Совестью сами…
Обидевшись, Тень вслед за солнцем ушла –
Туда, за барханы, на запад.
А тот, в ком была еле-еле душа,
Звал уже маму и брата.
Пополз, поволок чернявый, как гирю,
Спасенье свое, его надо делить.
Белобрысый же звал все какого-то Спирю,
Просил его чистой водицы налить.
Поднял белобрысому черный лицо –
На скулах лохмотьями кожа.
- Ну, лей же давай, не будь подлецом! –
Совесть чернявого гложет.
Захрипел белобрысый и вдруг обмяк,
Глаза – шире темного неба.
В них вспыхнули звездами тысячи фляг,
Но он им рад уже не был.
Его, видно, Спиря уже напоил –
Водой из родного колодца.
И сколько чернявый из фляги ни лил,
Белобрысому больше не пьется.
- Глотай же, глотай! – замычал, зашипел
Чернявый сухими губами.
Но белому ангельский хор уже пел
В райской долине с ручьями.
И каплю за каплей, глоток за глотком
Песок все сожрал, не жалея.
В глазах пустота, в горле огненный ком –
Чернявый стал снега белее.
Зубами вгрызаясь, он выл, словно волк,
Мертвую плоть разрывая.
Кровь хлынула в глотку, как в жадный песок,
Жажду его утоляя…
Чернявый давно уже старый и лысый.
Он не любит пустыню, ненавидит песок.
А за ним все идет и идет белобрысый,
И все просит и просит водицы глоток.
Деревенька, деревенька.
На дворе пуржит зима.
Заметает помаленьку
Кособокие дома.
Вдоль щербатого забора
Ветер гонит снега пух.
Налетает без зазора.
Ставней в раму – бух да бух.
В стены гулко ударяет.
Дробью снежной бьет в окно.
По селу метель гуляет,
Одичавшая давно.
А с утра – ну, что за чудо!
Тишина, дымки столбом.
Унеслась метель отсюда,
Настучавшись в каждый дом.
И вновь мы готовы любить
Придет, раздирая снежную даль,
В разрывы бросая цвет,
Подснежников белых нежный хрусталь
На первых проталин плед.
Весна под гомон веселых птиц,
Под колокольный звон,
Под перестук пасхальных яиц
Зиму прогонит вон.
От теплых ветров запоют ручьи.
Зашепчет листвою лес.
Дна не достанешь, кричи-не кричи,
Этих лазурных небес.
Весна нам с тобою надежд не жалеет,
Заставляя обиды забыть.
Запах черемухи душу согреет,
И вновь мы готовы любить.
Готовы кидаться в пучину с обрыва.
Крылья окрепли от ласковых дней.
Подхватит любовь нас с тобою игриво,
И поплывем мы счастливо по ней.
Геннадий Базылев
***
Какая разная бывает тишина.
Как свет и тьма. Как боль и радость.
Бывает, все заполонит до дна.
Порою не заполнит даже малость.
Такая разная бывает тишина.
И красота, она ведь тоже многолика.
Она и смех, и слезы, и восторг.
До немоты порой, порой до крика.
Бывает – даром, но все чаще – торг.
Ведь красота и вправду многолика.
И у надежды разных лиц не счесть.
В каждом лице своя надежда.
Надежда на добро, на чью-то честь.
В других надежда протолкнется между…
Немудрено, ведь у надежды лиц не счесть.
И вера есть у каждого своя.
А есть одна на всех, как вера в Бога.
Мы верим в Шамбалу, в счастливые края.
Отыщется вот-вот туда дорога…
Она, как вера, тоже каждому своя.
А что любовь? Любовь поможет нам идти.
В той тишине за красотой с надеждой, верой.
Любовь поможет отыскать пути.
И каждый, кто влюблен, тот будет первый.
Сама любовь туда их вызвалась вести.
Любимый городок
Есть в Сибири поселок
Красоты необычной.
Он мне близок и дорог.
Он мой город столичный.
Прелесть тихих окраин,
Центра шум, суматоха.
Я всем этим отравлен.
Мне без этого плохо.
Маслянино родное
Обнял бы, если б смог.
Так будь же краше втрое,
Любимый городок.
Волною Бердь ласкает
Тебя немало лет.
Она уж точно знает:
Поселка лучше нет.
В каких краях ни буду,
Куда ни ляжет путь,
Тебя я не забуду,
Меня лишь не забудь.
Маслянино родное
Обнял бы, если б смог.
Так будь же краше втрое,
Любимый городок.
Геннадий Базылев
Любимый район
Ты не очень велик, но не так уж и мал,
Средь сибирских просторов затерян.
Уголок на земле всем нам родиной стал,
Мы в твой завтрашний день свято верим!
Нет красивей твоих перелесков, полей,
Нет Берди краше речки на свете.
В деревнях живет много прекрасных людей,
Беззаботно смеются счастливые дети.
Пусть кому-то дороже Мошковский район,
Для кого-то милее Барабинский,
Ну, а наши сердца захватил в свой полон
Самый лучший в Сибири - Маслянинский.
Ты в суровые дни в стороне не стоял
От великого горя людского,
Надо было - пошли и твои сыновья,
Натыкаясь на смерть, по полям васильковым.
Ты работай, живи, наш район молодой,
Чтоб пред павшими не было стыдно.
Будь уверен в любви и поддержке людей,
А любви нашей - края не видно.
Пусть кому-то дороже Мошковский район,
Для кого-то милее Барабинский,
Ну, а наши сердца захватил в свой полон
Самый лучший в Сибири - Маслянинский.
Осень
Осень. Все давно устало.
На тропинках листьев кладь.
Слабый ветер гладит вяло
Желто-огненную прядь.
Средь стволов застыли звуки,
Тянет дымом, блекнет высь.
Клен закинул ветви-руки
На плетень, да так повис.
Донага раздела осень.
Зябко клену под окном.
Лоскут света в ноги бросил
Сердобольный старый дом.
В серебре на круглых лужах
Отразился звездный свод.
Вот уже снежинки кружат,
Все теснее хоровод.
Утром станет все иное.
Станет все белым-бело.
Осень канула в былое.
Все под белое ушло.
Снег кругом. Кругом повсюду
Накрахмаленная даль.
Вспоминать я осень буду.
Мне ее немного жаль.
Пара гнедых
Перепутья дорог,
Перекрестки путей.
Все прошел. Жил, как мог,
Для себя, для людей.
Для друзей и родных,
Для жены и подруг.
Я, как пара гнедых,
Встал в тот замкнутый круг.
Засвистели кнуты.
Удила - ну, рвать пасть.
Моя пара гнедых
Норовит все упасть.
Но протрутся ремни,
Кнут уронит судьба.
И на волю они -
На дыбах, на дыбах!
Пара загнанных кляч,
Мои - плоть и душа.
Словно в юности вскачь,
Все загоны круша!
Словно - вот задыхался,
И вдруг дали вздохнуть.
Столько лет я пытался
Колесом шею гнуть.
Пара дерзких гнедых,
Плоть моя и душа.
Взяв короткий роздых,
Побредут не спеша!
***
Пето, перепето столько песен о любви.
Столько жарких слов сказано.
Но мы с тобой обязаны
Для нее найти слова свои.
Зимой и летом думать, помнить о любви,
Словно ею мы наказаны.
Сердцем намертво привязаны.
Но знаешь, что взлетишь, - лишь захоти.
Вито, перевито столько сладостных венков.
Ромашек миллион сорвано.
Лепестков, не счесть, обобрано
С говорящих правду лишь цветков.
Будет выпито немало горечи глотков.
Сгоряча обид молвлено.
Много будет в пыль раздроблено
Сердец от тех жестоких слов.
Но время лечит, и мы готовы вновь
Пить горько-сладкую отраву.
Петь Купидону славу.
За то, что снова будоражит кровь.
Гы глянь за плечи - сквозь шрамы от хлыстов,
Сквозь те рубцы недавней боли,
Чтоб вновь носить тебя по воле,
Двумя крылами пробивается любовь!
Посвящается Шмакову Михаилу
Плывут облака, словно птицы, на юг,
Гонимые трепетным ветром.
Ты, моей юности преданный друг,
Обмерен был плотницким метром.
Плывут облака, как венки по реке,
Осыпаны пеплом тумана.
Ушел, как и жил, торопясь, налегке,
Рванув свою ручку стоп-крана.
Плывут облака, словно в клетку листы.
Судьба твоя сложена в строчки.
В рифмы одеты надежды, мечты
И не поставлены точки.
Плывут облака, как дымок над селом,
Где жил и любил ты до гроба.
Стихи твои помним, скорбим поделом.
Стихи твои – высшая проба.
Предзимье
Поле. Вечерело. Рядом лес,
Вздрагивая сонно и уныло,
Не дождавшись теплоты с небес,
Зашумел ветвями - гулко, стыло.
Да, октябрь, потемнела речка,
Съежившись в холодных берегах.
Резко ели обозначились, как свечки,
На невзрачных именинных пирогах.
А за лесом деревенька ухватилась
Хилой хваткой домиков своих
За овраг, да к речке, вниз, скатилась.
Лай собачий… Вот он и затих.
Опустилась ночь, гуляет ветер,
Одиноко, неуютно мне.
И тоскую я уже о лете.
Ведь зимой печальнее вдвойне.
И вновь мы готовы любить
Придет, раздирая снежную даль,
В разрывы бросая цвет -
Подснежников белых нежный хрусталь
На первых проталин плед.
Весна под гомон веселых птиц,
Под колокольный звон,
Под перестук пасхальных яиц
Зиму прогонит вон.
От теплых ветров запоют ручьи,
Зашепчет листвою лес.
Дна не достанешь - кричи-не кричи -
Этих лазурных небес.
Весна нам с тобою надежд не жалеет,
Заставляя обиды забыть.
Запах черемухи душу согреет,
И вновь мы готовы любить!
Готовы кидаться в пучину с обрыва.
Крылья окрепли от ласковых дней.
Подхватит любовь нас с тобою игриво,
И поплывем мы счастливо по ней.
Сосна
На опушке у ручья-говоруна,
Немощно скрипя, дуплами воя,
Полусгнившая, но все же стоя,
Доживает долгий век сосна.
Сдуло зелень с поредевшей кроны.
Отвалилась, оголивши ствол, кора.
Ей упасть давно бы уж пора
С гулким и трухлявым стоном.
Но мгновения, покуда не упала,
Раскорячившись, стоит она.
Вспоминая, как была стройна,
С облаками весело играла…
***
Стоит в углу ненужным хламом
Гармонь отца, разорваны меха.
Она когда-то наполняла жаром,
Бывало, даже доводила до греха.
И ног своих сдержать веселье
Не смог бы ты, не захотел.
Ох, и могла выкладывать «коленья»,
Пока в присядку ты летел…
Бывало, тихо, нежно подпевала
Отцу, а он проникновенно пел.
И слез тут было пролито немало…
Я это помню, хоть и был пострел.
Отца уж нет, а у меня - уменья,
Чтоб смог я вдарить, по басам пройти!
И вот обиженно в углу, в пыли забвенья,
Стоишь, молчишь… Гармошка, ты меня прости.
Судьба солдата
Да, она такая, жизнь солдата:
Бей врага, покуда хватит сил.
Получил вчера письмо от брата.
Отомстить за батю он просил.
Батя, батя, вот оно как вышло:
Мне глаз твоих закрыть не довелось.
Смог ты уцелеть под Перемышлем,
А под Сталинградом не пришлось.
Да, она такая, жизнь солдата:
Кровь и пот с слезою пополам,
Блиндажи, землянки в три наката,
Братские могилы по буграм.
Марш-броски, бомбежки и обстрелы,
Горящие деревни, хутора,
Трассирующих пуль шальные стрелы
Шарят по окопам до утра.
Да, она такая, жизнь солдата:
Третий год, и каждый час – за день.
Снова снилась мне родная хата,
Цветущая под окнами сирень.
Вот и утро, скоро нам в атаку.
Автомат родной, не подведи!
Страха нет, быстрей бы в драку!
Рукопашных столько позади!
Да, она такая, смерть солдата.
Не дойти уж до Берлина мне.
В кармане с похоронкою на брата
В чужой лежать я буду стороне.
Сколько нас таких, отцов и братьев,
Разложила война по всем краям.
Вдовам всем не хватит черных платьев.
Слез не хватит нашим матерям.
Да, судьба такая у солдата.
За Родину свою, за свой народ,
За все, что дорого, за все, что свято,
Идти и умирать, как долг зовет.
Так пусть же наша память не остынет,
Не зачерствеет сердце, как броня.
Во имя павших, в честь живущих ныне
Не гаснет пламя вечного огня.
Томка моя
Я с детства люблю эту даль голубую.
Над Томочкой речкой туман поутру.
Люблю ту, в ромашках, полянку лесную.
Холод зимою и летом жару.
Я, как невесте, тебе в годы юные
Сердце отдал все до капли, до дна.
В скольких местах проводил ночи лунные.
Но там совсем не такая луна.
Томка моя, говорят, что ты малая.
А для меня ты затмила весь свет.
В разных краях, красотой глаза балуя,
Знал, что тебя все равно краше нет.
Пусть вновь по весне расцветает черемуха,
Наполняя дурманом пьянящим дома,
Летом солнце цветет в небе ярким подсолнухом,
В белоснежное пусть наряжает зима.
Уйдя навсегда, я тебя не покину,
Буду мирно лежать, любоваться тобой.
Надо мной станут тихо шептаться осины
Под самой прекрасной на свете луной.
Я помню
Я помню траву на лугу за рекой
И платье твое цвета летнего неба.
Ты словно играла все время со мной.
А я был как мякиш от черного хлеба.
Ты, нежно лаская, лепила порой,
При этом целуя, целуя, целуя.
Мочила губами, как чистой росой,
И знала: люблю я, люблю я, люблю я.
Обиды и ревность, и ночи без сна
Ты тоже лепила, довольно умело.
Соль сыпала, мяла, давила сполна.
Отбросив, опять брала в руки несмело.
На части делила, мне сердце рвала
И в травы бросала, бросала, бросала.
Опомнившись, снова манила, звала,
Смеясь, ты играла, играла, играла.
Нет, мне не забыть, не позволит трава,
Как ты шептала, шептала, шептала,
Страстно обняв, тихо-тихо слова:
«Ты любишь, я знала, я знала, я знала…»
А ему не с руки
Нам всем повезло, кто живет и кто дышит.
Нам всем повезло, а ему не с руки.
Писем домой он уже не напишет,
Не встретит рассвет у прохладной реки.
На пыльных камнях, на далекой чужбине,
Где вера иная, война не твоя,
Сгорел ты дотла в своей бронемашине
И пеплом вернулся в родные края.
Нам всем повезло видеть солнце и небо.
Нам всем повезло, а ему не с руки.
Стакан водки накрыт куском хлеба.
Орден посмертно. Люди, ленты, венки…
Время не властно над ликом гранитным.
Над памятью, верой и болью людской.
Подвиг твой в сердце храним мы,
Живем с этой вечной тоской.
В стране чудес
Бог ты мой, какое диво!
Искры, сполохи, разливы!
Чистым серебром засыпан лес.
Словно ты под шепот вьюги,
Без напряга, без натуги,
Очутился вдруг в стране чудес!
В хрупкий мех свои иголки
Спрятали от ветра елки.
На березах кружевная бязь.
Алый бархат ранний вечер
Нежно бросил им на плечи.
Золотую в серебро добавил вязь.
Сколько лет живу на свете,
Я влюблен в красоты эти.
Мне не нужно море теплых стран.
Деревеньку на отшибе
Не предам я и на дыбе.
Угодила здесь душа в капкан.
Времени нет
Времени нет для пустых разговоров.
Правду сказать, и желания нет
Слушать умный, казалось бы, бред,
Чужую слюну утирать после споров.
Времени нет для пустых ожиданий.
Честно сказать, ожиданий уж нет.
Юность прошла, и растаял их след.
Я сегодня живу в ожиданье страданий.
И не земных, к ним уж я притерпелся,
А тех, что назначит мне Божеский суд.
День придет, и меня понесут.
Чтоб на скамью подсудимых уселся.
Он спросит: Ты достоин прощенья?
Ты много успел, пока жил, нагрешить.
Старался ли душу свою отмолить?
Достойна она моего воскрешенья?
Что же сказать? Да, я грешен.
Кто не грешил? Вот то и оно.
Буду терпеть, коли в рай не дано.
Одно хорошо, не собою повешен!
Всё просто
Жизнь не так сложна.
Просто всё до боли.
На погост ведет одна
Та тропинка в поле.
По обочинам цветы.
Или ветер жгучий
Гонит желтые листы,
Крутит снег сыпучий.
И у всех она своя –
Узка ли, широка.
Кто бежит, топча края.
Кто ползёт до срока.
Давай забудем
Осенью, когда морозы близко,
И солнце уж не грезит вышиной,
Небо опускается так низко,
Что облака плывут над головой.
За горизонт, словно седые птицы,
Стаями и клиньями летят.
Поднимая вверх обветренные лица,
Мы дарим им прощальный взгляд.
Вот и у нас с тобой уже настала
Холодная, предзимняя пора.
Наша любовь замерзла и устала,
И ей за облаками вдаль пора.
Остыли наши души, как озера.
Облетела нежности листва.
И прорастет еще не скоро
Влюбленности зеленая трава.
Давай напрасно лгать не будем
Друг другу и самим себе.
Отпустим наши чувства и забудем.
Ты – обо мне, а я забуду о тебе.
Дорога
Дорога ты, дорога,
По обочинам ковыль.
Думал – жить придется много,
Оказалось, годы – пыль.
Вот, я думал, буду вечно молод,
Бодр и здоров.
Но, глядишь, уже и свечи
Для меня – у образов.
Вот уж дети постарели,
Внучки замуж норовят.
Вот уж свечи отгорели,
Предки предо мной стоят.
Примут радостно, сердечно,
Проведут в врата Петра.
Знаю, буду тлеть я вечно,
В вечность я ступил с одра.
Вот умру я, кому легче –
Маме, брату иль себе?
Я родился не навечно,
Могилу скоро обрету себе.
Друг ты мой единственный
Много мы с тобой дорог протопали,
Протоптали тропок фронтовых.
Одной с тобой иголкой дыры штопали
От прицельных пуль и от шальных.
Плечом к плечу стояли мы в окопах,
Друг другу помогали, чем могли.
И на неприступных тех высотах
Кланялись мы рядом до земли.
На огненных, кровавых переправах,
Где брызги алые до неба достают,
Ты вперед плыл слева, а я справа.
В тех местах сейчас мосты встают.
Друг ты мой единственный, Серёга,
Принял ты ту пулю на себя,
Чтоб ходил по мирным я дорогам,
Боль эту тупую теребя.
Ты остался там, под Будапештом,
Мне же показалось, мы вдвоём,
Как тогда, давно, на своё место
Для победного парада в строй встаём.
Зимнее утро
Зимний лес одет в меха –
Белые, пушистые.
Словно простынь без греха –
Сугробы чистые.
Пышной шапкой крем-брюле –
Снег на крыше.
Мороз-художник на стекле
Сказки пишет.
Утром воздух – молоко,
Холодное, густое.
Звук летит так далеко,
Что чудится иное.
Из трубы печной дымок –
Струйкой пенной.
Будто в море ручеек –
В глубь вселенной.
Вот растопилась мглы нуга,
Солнце встало.
Кругом алмазы, жемчуга,
Серебра немало.
Зимний город
Переходы, дворы, переулки.
Торопливое эхо шагов.
Словно пасхальные булки –
Крыши под пудрой снегов.
Ветер над городом рыщет
Между каминных труб.
Он нужную мелодию ищет.
Свист его то нежен, то груб.
На город зима повлияла.
Ближе стал к дому дом.
Река, что его разделяла,
Намертво склеила льдом.
Площади, улицы, скверы
Сузились, съежились вдруг.
Город уменьшил размеры,
Потому что холод вокруг.
Лунный мост
Ночь скрестила наши руки.
Души накрепко сплела.
Взявши на свои поруки,
Нас на берег привела.
Камыши вдоль тихой речки,
Как распахнутая шаль.
По волнам плывут, как свечки,
Звезды в сумрачную даль.
Нам с тобою в ноги брошен
Мост, сколоченный луной.
Хлипок он и рябью скошен,
Весь горит, дрожит струной.
Мы походкою парящей
Над рекой, над камышом,
По дороге той горящей
Пойдем в счастье нагишом.
Ночь улыбкою рассвета
Осветилась и ушла.
Чтобы там, далёко где-то,
Пара лунный мост нашла.
Любил?..
Давно уж пали росы
На предрассветный луг.
Растрепанные косы
И тишина вокруг.
Душа опустошенная
Кровит, горит огнем.
Тоска разворошенная,
И мысли – лишь о нем.
Да, были ночи жарки.
В прохладной тишине
Он подносил подарки,
Но шел опять к жене.
Он целовался страстно
С тобой в последний раз.
Ты поняла прекрасно,
Но не открыла глаз.
Кругом трава примятая,
Скошена, не скошена…
Судьба твоя проклятая.
Брошена, не брошена…
Так было или не было?
Любил иль не любил?
Зима тот луг заснежила.
И он тебя забыл.
Метель-зазноба
Колючий снег – в лицо упрямо,
Пытаясь словно с ног сшибить,
Мне взор мешает бросить прямо,
Мешает спину распрямить.
Уж затекли мои колени,
И онемели пальцы ног.
Пугают выросшие тени,
Позёмки пыль наискосок.
Уже темнеет даль к востоку.
Крепчает ветер, гуще снег.
Нет от моих хождений проку,
Всё, я пропащий человек.
Известно всем, метель-зазноба
Коль уж прихватит втихаря,
Тут недалече и до гроба.
Смеялся я над этим зря.
Мне говорили добры люди:
Один не суйся в поле в ночь.
Мол, непогода, точно, будет.
А что случись – уж не помочь.
Но не послушал я совета.
Пошел – упрямый же я был.
И вот я в круговерти где-то.
А ветер всё истошней выл.
Уже сугробы – чуть не в пояс.
Кругом гудит, и глаз коли.
Всё, лягу здесь, снежком укроюсь.
Но сдаться что-то не велит.
Сожму в зубах остатки воли,
Остатки сил зажму в кулак.
Ползу назло жестокой доле.
Мне пропадать нельзя никак.
***
На дорогах жизни, в ухабах стылых,
В лужах сереньких, как глаза,
Мы теряем своих любимых,
Нас не трогает их слеза.
Иногда обижаем словом,
Ещё чаще – куда больней.
Всё меняем другим и новым,
Нам ведь кажется, так верней.
На пороге бросаем глухо,
Еле слышно, почти в пути:
Вот и всё, ухожу, ни пуха.
Если сможешь, за всё прости.
Без оглядки кидаясь в омут,
Мы не думаем. Лишь спустя,
Когда годы и боль нас сломят,
Вспоминаем о них грустя.
И душою своей остывшей,
Сердцем раненым и больным,
Как за подаянием нищий,
Тянемся запоздало к ним.
Не в Лондоне
Нам всем родиться довелось
Не в Лондоне, не в Праге.
И пить с рожденья не пришлось
Немецкой пресной влаги.
Не подарила нам судьба
Французской жизни сытой.
И не стоит твоя изба
У пирамид Египта.
Спина к спине не нам сидеть
На берегу Евфрата.
Наследством в Риме не владеть
От итальянца брата.
Не будем мутной Хуанхэ
И Курулену голубому
Мы каяться в своем грехе –
Как близкому, родному.
Мы не печалимся об этом,
Нам не досадно от того.
Ведь нам милее наше лето.
Нам иль Сибирь, иль ничего.
Ведь пташки трель и звон капели
Запали в душу навсегда.
Нам не заменит этих елей
Ливанских кедров череда.
Не верю
Вот уж время память поразмыло
И загасило внутренний пожар.
Не буду сожалеть о том, что было.
Судьбу свою приму как дар.
Приму, благодаря покорно.
Благодарить, конечно, есть за что.
Но, как мне это ни прискорбно,
Всё лучшее уже пережито.
Полёт души, мечты, надежды,
Наивной юности порыв.
И годы уж не тянутся, как прежде,
Еще чуть-чуть, немного и – обрыв.
Но нет же, нет, не верю я, не верю –
У меня еще всё впереди.
Жизнь ухвачу за глотку, словно зверя,
Я буду жить, ты, смерть, меня не жди.
Люблю свою жену, люблю детишек.
И внуков буду истово любить.
А жизнь свою, коль есть у ней излишек,
Хочу я поровну меж ними раздробить.
Никого любовь не обойдет
Как ветер в степь перед дождем.
Как с гор вода, когда пригреет.
Кого согреет, а кого сожжет огнем.
Она такая, она умеет.
Любви лавина, любви поток
Несет в себе не только радость.
Кому залейся, а кому – глоток,
С горечью замешанную сладость.
Приласкает солнце первоцвет.
И потечет дурман, мутя сознанье.
Пусть юноша сорвет себе букет,
Торопясь на первое свиданье.
Так же, как целует первый снег,
Непорочный снег, луна седая,
Влюбляется и старый человек,
У него душа ведь молодая.
Никого любовь не обойдет –
Ни больных, ни молодых, ни старых.
В сердце станет бить, но не убьет.
Сколачивать из одиноких будет пары.
Они ждут
Была избушка на селе,
У края притулилась.
На скособоченном челе
Окошечко светилось.
У крыльца сирень цвела,
Кланяясь прохожим.
В избушке бабушка жила –
Одуванчик Божий.
Много дней и много лет,
Что бы ни случилось.
Она на старый табурет
У окна садилась.
Она все верила, ждала,
В руках – в слезах платочек,
Дорогой, что в село вела,
Придет ее сыночек.
Его из дома забрала
Она, война-злодейка.
Уж двадцать раз сирень цвела
Без милого Андрейки.
И домик всхлипывал, скрипел
В тесном переулке.
Он вместе с мамой его грел,
Качая мерно в люльке.
Они услышат стук шагов
И голос его звонкий.
Пусть много минуло годов.
Они не верят похоронке.
Последняя моя…
Последняя моя, последняя
Любовь, надежда и печаль.
Смертельная тоска, душевная.
Жаль, не получилось, жаль…
Не грешен я с тобой, не грешен я.
Не изменял, не обижал, не врал.
Чужой твой взгляд насмешливый
Мне сердце на кусочки разорвал.
Забудь, проходит все, проходит.
Не надо, ты сказала, помолчи…
Но затрепещет все внутри, забродит.
Но закричит все в голос, закричит.
И словно свод небесный рухнул
На плечи, придавил к земле.
Дверной косяк, как филин, ухнул.
Уныло звякнули тарелки на столе.
Ушла, осиротив и обездолив,
Другого полюбила и ушла.
И, рта раскрыть мне не позволив,
Сожгла упреками, сожгла.
Про козла
Расскажу-ка вам я случай,
Как один козёл вреднючий,
Не сойдясь с бабусей взглядом,
Завертел косматым задом.
- Это что ещё за дело,
Как тебе не надоело?
Не пускаешь погулять,
Сочной травки пощипать!
- Ох, и глупый ты, козлище,
Хоть и носишь бородищу.
И не тычь в меня рогом,
А то выжгу батогом.
Даже думать не моги,
За ворота не беги!
Не послушаешь, стервец, –
Пущу тебя на холодец!
Ты подумай, чёрт рогатый,
Там, в лесу, живёт зубатый,
Весь в плешинах, старый волк.
Уж в козлах он знает толк.
Но не слышал приговора.
Козлик был уж за забором.
Прыг да скок, клочками шерсть.
Коль дурак – дурак и есть.
И вот этаким макаром –
Полем, полем да оврагом –
Не заметил наш балбес,
Как забрёл в дремучий лес.
Он туда, сюда, направо –
Нет дороги, лишь дубрава.
И дошло тут до козла –
Заблудился, вот дела.
Как тут быть, что предпринять,
Как дорогу отыскать
До родной избушки,
К миленькой старушке?
Вот он бегает, кричит
И копытами стучит,
Чтобы шли его спасать,
Из дубравы выручать.
Между тем за бугорком
Волк дремал за ветерком.
Хорошо сегодня волку –
Он недавно съел теленка.
Тут он чутко вскинул ухо.
Слышит ясно, хоть и глухо,
Где-то рядом кто-то есть –
Тот, кого он может съесть.
Шасть – за дерево, за пень.
Точно, есть – не дым, не тень,
Вот он, живенький козёл,
Сам пожаловал, пришёл.
- Здравствуй, козлик, – волк ему. –
Растолкуй-ка, что к чему.
Что ты мечешься, родной,
Да трясёшь ты бородой?
А козлу и невдомёк,
Что пред ним тот самый волк.
Тут козёл наш маху дал,
Ведь волков он не видал.
Между тем в своей избушке
Плачет бедная старушка.
Из-за глупого козла
Все проплакала глаза.
В это время меж дубравы,
Там, где пень да две канавы, –
Тут нога да там нога,
Из-за пня торчат рога.
Так закончил жизнь козёл,
Сам судьбу свою нашёл.
Если б слушал он старуху,
Не попал бы волку в брюхо.
Рассветы
Сторона моя, сторонка,
Две речушки вдоль села.
Помнит, нет ли та девчонка,
Как черемуха цвела?
Помнит ли тот миг волшебный?
Миг блаженный, не земной.
Тот полет, восторг душевный,
Шорох крыльев за спиной!
Губы сладко обжигались.
Руки трепетно плелись.
Прижимались, заикались,
В вечной верности клялись…
Сторона моя, сторонка.
В речке плещется луна.
Где та милая девчонка?
Давно замужем она.
Я ж черемухи букеты
Рву теперь только жене.
Но те пылкие рассветы
До сих пор живут во мне.
Солнце
С подушки леса Солнце поднимало
Взлохмаченное золото волос.
Хоть накануне сил потрачено немало,
Ему сегодня снова не спалось.
Вставало неторопно, умываясь
Сверкающей росою на листах,
И уходило, с ночью не прощаясь,
До скорой встречи в западных местах.
Все выше поднимаясь на пригорок
Из розовых, пушистых облаков,
Тот выбирало путь, что мил и дорог,
Знаком и близок тысячи веков.
И, скоро выбрав, поплыло по небу,
Разлившись струями, потоками лучей,
Тепло даруя людям на потребу.
Лишь к вечеру мелеет теплоты ручей.
В конце пути, умаявшись невмочь,
Сползет к реке, тихонько угасая.
Там заждалась уже подруга Ночь,
Звезд первых взгляды на закат бросая.
Стойте, люди!
Уходят люди в дальние пути.
Уходят, иногда не возвращаясь.
Не говоря ни слова, не прощаясь,
Но, Боже, ты за это их прости.
Врут люди. Говорят им: Не свисти.
Но врут и врут, посылы обещают.
Обидевшись, друг друга не прощают.
Но, Боже, ты за это их прости.
Желают люди счастье обрести.
В желанье страстном совесть забывают.
Чужое счастье, не свое, хватают.
Но, Боже, ты за это их прости.
Воюют люди, всё пытаясь извести
Врагов, которых выдумали сами.
Чертают лозунги кровавыми руками.
Но, Боже, ты за это их прости.
Стойте, люди, хватит хоронить
Детей, сестер и братьев убиенных!
Слезой омойте лица душ нетленных,
А то и Бог не сможет вас простить.
Такая работа
Нам на запад охота.
Мы идем, мы пехота.
Где небес позолота,
В ту сторону нам.
На мины, на дзоты –
Стрелковые роты.
По пьяным от крови холмам.
Такая работа.
В рост, до ломоты,
Роет, долбит пехота
В земле кружева.
Пушки и минометы
Рвут те переплеты.
Может, головы сложим у рва.
Нам одна лишь дорога –
На закат только строго.
Нас весна-недотрога –
То в брод, а то вплавь.
Осталось немного –
Дожить ради бога,
Ты песней тревогу разбавь.
Такая работа.
А жить – ох, охота!
Но нам пулеметы
Житья не дают.
Глотки рвут до икоты
Рядовые пехоты.
«Ура-а-а!..» И в атаку встают.
Жизнь пехоты трудна.
Без привалов и сна.
Нам хозяйка-весна
Сухо стелет дороги.
Ты держись, старина,
Уж победа видна.
До Берлина дошли твои ноги.
На обломках Рейхстага –
Наша честь и отвага.
У победного стяга
Им место нашлось.
Нас весна-бедолага
Дурманит, как брага.
Как же нам тяжко пришлось.
В орденах телогрейки.
За пехоту налей-ка!
Мы сумели в копейку
Войне небо свернуть.
На перронной скамейке
Солнцем тронуты рейки.
А мы – по теплушкам, и в путь!
Такая работа.
А домой – ох, охота!
Ждет мамка кого-то,
Ждет подруга, сестра.
Мы расскажем сиротам,
Как гибла пехота.
Нас весна провожает – пора!
Там, за рекою, тишина
Земля горела, земля стонала.
Был каждый метр кровью окроплен.
В живых осталось слишком мало,
Но держится стрелковый батальон.
Здесь боль и страх, и ужас зримо
Витал над этим полем, над рекой.
Там, за рекою, тишина неповторима,
Но там и до Москвы подать рукой.
И гибли, веря: Родины судьба
На этой вот решается высотке.
И пусть их похоронят не в гробах,
Они врагам ухватятся за глотки.
Они заставят повернуть и побежать
Хвалёные эсэсовские роты.
Им был приказ высотку удержать –
Они и держат до кровавой рвоты.
Идет атака за атакой.
Отбита вновь, и вновь бомбят.
Осколки рвут, кромсают всяко,
Живых и мёртвых не щадят.
Еще дымится вздыбленная грязь.
В ушах невмочь – гудят разрывы.
На свежих ранах кровь не запеклась,
Но вот уже встают, встают – кто живы.
Отдышатся фашисты и попрут,
А им опять – опять держаться.
Какой же тяжкий это труд –
Зубами в грязь вгрызаться.
Комбат кричит: «Беречь патроны!
Сержант, пехоту отсекай!»
Рычат моторы. Взрывы, стоны…
И, кажется, терпенья край…
Но, силу духом растоптав,
Мальчишки – из былин герои –
С криком «ура» и страх поправ,
Шагнут в века единым строем.
Вдруг всё замрёт, перед закатом
Всё будто саваном накроет тишиной.
Нет батальона, нет комбата.
Прошла ль атака? Ни одной.
***
Тысячи лет люди жили и жили.
Сеяли хлеб, пили воду с ручья.
Ценили природу, землей дорожили,
Потому что земля не бывает ничья.
Изучая планету от края до края,
Мы шагали на запад. Шли на восток.
И уже нет того, чего мы не знаем.
Осталось ли где, что нам невдомёк?
Нас звезды влекли, глубины манили.
Во всем разобраться пытался наш ум.
Мы много проблем и задач разрешили.
Машины гудят, в небе лайнеров шум.
Да, это так: человек – Царь природы.
Да, несомненно, наука, прогресс…
Но дымят и дымят повсюду заводы,
И падает, падает срубленный лес.
Я верю, что есть жизнь неземная,
На дне океанов стоят города.
Но что с этим будет – точно я знаю,
Когда человек доберется туда.
У костра
Поляна, как в сказке, костер и друзья.
Кружочком, к песне поближе.
А песня такая, что не слушать нельзя,
Деревья и те наклоняются ниже.
Река подпевает, шурша камышом,
Про плот и про рыжую чёлку.
Неласковый ветер друзьям нипочем.
Пусть дует, все это без толку.
Пили и ели, плясали и пели.
Смех вперемешку с дымком.
Ноги и голос друзья не жалели.
Не за тем собрались, чтоб жалеть о пустом.
Лишь о том пожалеем, о том погрустим
И вспомним не раз с теплотой:
Речку, поляну, мясом пахнущий дым,
И как мы отдыхали душой.
***
Часто в этой жизни впопыхах,
Походя, того не замечая,
Раздаём другим обиды, страх,
Ложь и правду меж собой венчая.
Боль чужую можем не понять.
Не расслышать можем чей-то голос.
Не давая ничего, лишь только брать.
А меж тем уже седеет волос.
Оглянусь я на житейский путь –
Кто-то здесь, кого-то уж не стало.
Но назад уже не повернуть.
Не прожить мне эту жизнь сначала.
***
Человек, оживи и спаси
свою душу.
Пока тлеет еще в ней
осколок добра.
Сердце свое брось, как
рыбу на сушу.
Пусть затрепещет, уж
настала пора.
Пусть же со смертными
муками снова
Совесть тебя всё
грызёт и грызёт.
Вдруг волна состраданья
от тёплого слова
Смоет всю злобу, все
обиды сотрёт.
Распахни же глаза и
расправь свои плечи.
Коль уж крыльев тебе
не дано расправлять.
Вспомни глаза сироты,
поминальные свечи.
Научись коктейль жизни
слезой разбавлять.
И тогда, может быть,
дуновением ветра
Даже шепот тишайший
до звезд донесёт.
Не забывай о кладбищенских
метрах.
Чаще молись – вдруг
до Бога дойдёт.
Черемуха
Зачем, черемуха, грустишь?
Ты чудо, как одета.
Весна. Вся белая стоишь.
И долгим будет лето.
Может, наряд тебе не по нутру,
Этот подвенечный?
Тоскуешь тихо поутру,
Храня секрет сердечный.
А, может, силою тебя
В белое одели?
Шумишь листвою, не любя,
Возле постылой ели.
А ветер будто бы со злом
Твою фату срывает.
Тугим, дурманящим узлом
В иголки заплетает.
Ну, что же делать, такова
Судьбы твоей усмешка.
Цветы и нежная листва –
С хвоёю вперемешку.
Что же делать мне, братцы?
Посадил отец вишню в год, когда я родился.
Прижилась, зацвела, зашумела листвой.
С ней и я подрастал, повзрослеть торопился.
И вот встретил любовь я под вишней весной.
Что же делать мне, братцы?
Что же делать мне, братцы?
Потерял я покой, я не ем, я не сплю.
Мне всего лишь шестнадцать.
Мне всего лишь шестнадцать.
Первый раз я страдаю, первый раз я люблю.
Облетает листва год за годом привычно.
С таких дорогих мне вишневых ветвей.
Дом, работа, жена – как у всех, как обычно.
И уже седина в шевелюре моей.
Что же делать мне, братцы?
Что же делать мне, братцы?
Я немало прошел, много что повидал.
А всего лишь шестнадцать.
А всего лишь шестнадцать
Пролетело годков, как «люблю» я сказал.
Говорят, мне нельзя молодиться излишне.
Ни к чему, говорят, с молодыми дружить.
Цвет роняет в саду полусохлая вишня.
Остается нам с ней уж недолго пожить.
Что же делать мне, братцы?
Что же делать мне, братцы?
Юн, красив где-то там я, внутри.
Там всего мне шестнадцать.
Там всего мне шестнадцать.
А, на вишню взглянув, умножаю на три…